Глава сорок восьмая

Все санаторские правила полетели кувырком в то утро, когда третья палата выиграла лотерею. Сестра Конрик ничего не могла поделать с больными и в конце концов махнула на них рукой, да она и сама была возбуждена не меньше их.

–Пусть их, ладно,– сказал во время обхода врач, глядя с улыбкой на возбужденно щебетавших женщин.– Не часто на их долю выпадает столько радости!

Палата ликовала какойто непостижимой, совершенно сумасшедшей радостью. Подумать только, что билет, который они купили на выдуманные ими штрафы, выиграл! Вот бывает же, что ни говори! Так сколько это выходит – шесть тысяч фунтов на двадцать четыре человека? Глаза у них сияли, щеки зарделись: одни производили быстрые, другие не слишком быстрые подсчеты в уме. Вдруг Шерли бесшабашно вылетела на середину палаты и, остановившись там, закри чала:

–Нас не двадцать четыре, нас двадцать пять! Мамашу Конрик тоже надо включить, тогда по двести сорок круг леньких на душу выйдет!

Раздались одобрительные возгласы, и даже миссис Май ерс, нарушив свой режим, хриплым голосом выразила одоб рение.

–А ну-ка, на место!– Сестра Конрик легонько шлепнула Шерли по заду.– Так ты меня умаслить решила, бестия?

Но больные третьей палаты твердо решили, что сестра Конрик должна разделить их удачу. И вот она стояла посреди палаты, глядя на них, и покраснела от смущения, когда они вдруг начали аплодировать ей, а те, у кого горло покрепче, выкрикивали приветствия.

–Боже ты мой!– расчувствовалась она.– Подумать только, у меня двести сорок фунтов будет, моих собственных! Даже не верится!

–А что вы с ними сделаете, а, мамаша?– спросила Шерли.

Сестра Конрик вытерла изборожденный морщинами лоб и тяжело опустилась на койку рядом с Шерли.

–Мы вместе с Робби купим на пару маленький домик здесь в окрестностях. Мы уж давно его присмотрели, когда со старухой Робби здесь гуляли вечерами, но у нас денег не было, чтоб задаток внести.

Она закрыла глаза и улыбнулась, будто ей пригрезился счастливый сон.

–Робби сможет там на свою пенсию жить, а я буду при езжать по выходным.

Она снова улыбнулась.

–Пойдука ей позвоню, чтоб она тут же приехала.

–Ну! Вот я рада за Робби.– Шерли бросилась на койку и обняла сестру.

Поглаживая Шерли по волосам, сестра Конрик продол жала мечтать:

–Деньги мы постепенно выплатим, а когда я и сама стану слишком стара, чтобы таскать вас тут, девочки, у меня тоже будет куда деваться, чтобы не жить где-нибудь на больнич ных задворках. Боже ты мой! Подумать только! Собственный угол!

Снова со всех сторон послышались разноголосые при ветствия. Но сестра Конрик уже вспомнила о своих служеб ных обязанностях и вскочила с места. С шутливой строгостью она погрозила Джэн:

–Не забывайте, что вам запрещено разговаривать, мис сис Темплтон!

Джэн улыбнулась сестре, и та улыбнулась ей в ответ.

–Какое счастье!– Сестра Конрик медленно обвела их всех взглядом.– Девочки! Да вы понимаете, что это значит? Значит, мне не придется здесь надрываться, пока меня на носилках отсюда не вынесут, чтоб свою пенсию по старости получать. Ведь если у нас с Робби будет свой уголок, мы сможем держать пансион. Всегда найдутся старухи нянечки, которым нужно где-нибудь отпуск свой провести за умерен ную плату.

–Ого! Ты еще того и гляди превратишься в этакую безжалостную скрягу хозяйку и будешь всех обдирать!

Шерли, повернувшись на спину, мечтательно смотрела в потолок.

–Двести сорок кругленьких! Ну и ну! Вот я на них пове селюсь, когда отсюда выберусь. Я уж засяду в пивной возле Кросса. Эх, девочки, ну и повеселюсь же я! Эх, мама!

Сестра Конрик легонько шлепнула Шерли.

–Я в тебя, наверно, никогда разума не вобью. Ну проку тишь ты свои двести сорок кругленьких, а потом что? Снова сюда, как только место свободное будет?

–Ну уж нет!– Шерли поболтала ногами в воздухе.– Уж я недолго, может, проживу, но зато, вот-те крест, весело!

Сестра Конрик задумчиво обвела их взглядом, как будто стряхивая с себя остатки сна.

–Мне вас благодарить надо, девочки, а только я…

Она запнулась, не в силах произнести больше ни слова, но крики и шум аплодисментов сделали ненужными слова.

Двести сорок фунтов на душу!

–Теперь у меня все в порядке!– крикнула миссис Холл.– Я смогу вернуться домой! Доктор сказал, что у меня все в порядке, а муж мой пишет, что квартиру он подыскал. Там только две комнатки и кухонька, но жить можно. Хозяин нас пустит, если мы дадим пятьдесят фунтов задатку. Конечно, нам бы никогда пятидесяти фунтов не набрать, но теперь-то мы и задаток дать можем и еще на мебель останется. И дочку, наконец, домой взять сможем.

Она сидела на койке, обхватив руками колени и мечта тельно глядя куда-то вдаль, за окно.

–А я отправляюсь прямо в Сидней и там сделаю про жигание спаек,– поделилась с Джэн Мирна.– Теперь я могу себе это позволить. Доктор говорит, что если я снова начну пневмоторакс, то через шесть месяцев меня выпишут.

–Ну, а ты что с деньгами сделаешь?– спросил Барт.– Отложишь их, чтобы в разгул пуститься, когда выпишешься, или купишь себе сейчас алмазную тиару и будешь ее к моему приходу надевать?

Джэн подняла на него блестящие глаза. Барт пододвинул ей блокнот, но она, покачав головой, оттолкнула его.

–Не нужно, я хочу говорить.

–Тебе нельзя, Джэн. Тебе нужно молчать.

–А я буду говорить, и ты мне не запретишь. Я знаю, что мне делать с деньгами.

Барт настороженно смотрел на нее. В ней было сейчас что-то новое, чего раньше не было, какая-та решимость.

–Что ж, как ты скажешь, так и будет.

–Прежде всего нужно один долг оплатить, Барт. Счет за машину скорой помощи. Он вот здесь в верхнем ящике стола, под письмами Дорин. Я тебе об этом не говорила.

Барт вытащил счет и молча просмотрел его.

–Ладно. Я им это сейчас же отошлю, и черт бы побрал их всех!

Она протянула руку и накрыла лишь часть его огромной ладони.

–Обещай мне, Барт… Обещай мне, что остальными я смо гу распорядиться, как захочу.

–Ну конечно же.

Джэн подняла в воздух свою худенькую руку, на которой ясно вырисовывалась каждая косточка и нежно синели розо ватолиловые жилки.

–Я хочу, чтоб ты забрал меня отсюда, помнишь: «Друг к другу – в лачугу!»

Барт удивленно смотрел на нее, не веря своим ушам.

–В лачугу! И это теперь, когда ты выздоравливать стала!

–Хочу туда, «друг к другу – в лачугу», хочу!

–Но там ведь ничего нет, никаких условий для ухода!– А мне и не нужно. Хочу видеть небо, любоваться деревьями, и чтобы ветер дул мне в лицо, и чтоб вокруг никого не было, кроме тебя.

–Джэн, милая, но это ведь невозможно! Ты ж не за хочешь, чтоб опять так было, как тогда у вас в квартирке, до того, как мы сюда приехали? Ты ведь понимаешь, что если отсюда уедешь, то один бог знает, когда еще снова место ос вободится!

–Я в лачуге выздоровею.

Она снова с упорством повторяла это, и ее умоляющие глаза, не отрываясь, смотрели ему в лицо.

–Но послушай, Джэн, теперь, когда ты устроена и стала поправляться так хорошо, стала привыкать к санаторию, сейчас просто безумием было б уезжать отсюда, пока они те бя сами не выпишут и пока доктор не скажет, что все в по рядке.

Она продолжала, не отрываясь, смотреть на него лихорадочно блестевшими глазами.

–Ты ведь обещал меня в лачугу забрать.

–Конечно, но только как ты поправишься.

–Нет, сейчас.

Сомнение, смутно беспокоившее Барта, стало все ясней вырисовываться в его мозгу. Говорят, это дурной признак, когда больной начинает проситься домой. Да нет же, что за чепуха. Он заставил себя улыбнуться.

–Я тебе вот что скажу. Я поговорю с доктором Хейгом, и посмотрим, что он скажет. Если он скажет, что можно, то мы с тобой сразу же в лачугу поедем, как только он разрешит. Так?

Она покачала головой.

–Что бы доктор ни сказал, я все равно хочу сейчас пое хать. Я там обязательно поправлюсь, я знаю.

Она прильнула к его руке, и глаза на ее раскраснев шемся личике лихорадочно блестели.

–Милый, забери меня отсюда. Я здесь никогда не поправ люсь. Здесь слишком… слишком тесно, и темно, и жарко… и здесь миссис Майерс, и здесь… да все, все. У нас теперь есть деньги, и я знаю, что я поправлюсь в лачуге, там ведь ты будешь за мной ухаживать.

Он поднес ее руку к губам и, прижавшись к ней, долго не отпус кал сухую, пылающую руку.

И, словно прочитав его согласие в этом жесте, она облег ченно вздохнула.

–Помнишь, как вода целую ночь плещется под верандой?

Он кивнул.

–И как лебеди треугольником пролетают в небе? И следы чаек на песке поутру, когда мы, бывало, шли купаться в волнах прибоя? И пение трясогузки в листве?

Барт снова кивнул.

–И солнце на озерной глади, и ветер, доносящий запах леса? Помнишь?

Она говорила теперь едва слышным шепотом, и беспре дельная невыразимая радость была в ее улыбке.

Да, он помнил, слишком хорошо помнил все.