Глава пятая
Глава 5
 
 
 
I
 
Прошло уже девять из десяти дней, и оставшееся время было для Джэн таким драгоценным, что она измеряла его уже не днями, а часами и минутами.
–Такого отдыха у меня в жизни не было,– уверял ее Барт однажды утром.
Они возвращались с утреннего купания, вода капала с них, и на всем пути они оставляли за собой влажные следы на песке. Он прижался к ней мокрым лицом, еще не успевшим просохнуть после последнего прыжка в воду, с его волос на нее градом посыпались капли.
–Да, так здорово я еще, наверно, никогда не отдыхал,– продолжал он.– Этакое нам, видно, боги один раз в жизни даруют.
Усталость, которая охватывала ее временами, проникая до самых костей, снова вернулась сегодня к Джэн, и даже утреннее купание в озере не могло прогнать ее. Ничто не могло отвлечь ее от мрачных мыслей о предстоящем расставании.
В тот вечер она увидела, как пара черных лебедей камнем упала с неба и поплыла над гладью озера мрачной четверкой – два настоящих и два рожденных зеркалом вод; потом они вдруг взметнулись вверх и, прошелестев шелковистыми крыльями, умчались ввысь, пронзая тишину вечера жалобным, дрожащим криком. И, глядя, как взметнулись ввысь огромные птицы, оставляя за собой на воде пенный след, Джэн почувствовала, что в душу ей запала колдовская красота этого вечера. С первой же их ночи здесь она отстранила от себя прежнее чувство неуверенности в их отношениях, но теперь, когда часы неумолимо отстукивали тающие минуты отдыха, она не могла больше обороняться от него. С прежней мучительностью проснулось в ней сознание того, как, в сущности, непрочны их отношения, и пережитое здесь счастье делало эту мысль еще невыносимее. О разлуке их нельзя было думать теперь, как о простом расставании. Их жизни настолько переплелись, что разлучить их теперь значило резать по живому.
В тот вечер прилив поднялся высоко; сидя за ужином на веранде, они слышали, как вода хлюпает о сваи лачуги и мерно стучит на приколе старая лодка.
–Такого ужина я не едал за последние полтора года,– сказал Барт, выливая в стакан остатки пива.– Жареные лещики, креветки собственного улова и пивко – лучше не придумаешь.
Джэн, улыбнувшись, лениво потянулась на кушетке, к которой был придвинут стол.
–Божественное завершение божественного отпуска.
–Да, такие десять дней могут на всю жизнь сделать жителем побережья, одним из тех бродяг, что слоняются по берегу, собирая всякую всячину, принесенную морем. А жаль, что Чилла сдал уже эту лачугу, мы могли бы остаться здесь до конца моего отпуска.
Он подошел к перилам веранды и поглядел вдаль, туда, где за темной гладью озера поднимались темные очертания противоположного берега. Сердце Джэн радостно забилось при этих словах, но потом прежняя грусть овладела ею. Иногда он говорил так, но какое значение придавал он этим словам?
Стояла тишина, и слышался лишь плеск воды о сваи, мерное постукивание лодки о бревна причала да тихий шепот ветерка в низкорослых кустах шиоки у самой воды. Порыв ветра растрепал его волосы; в лампе на столе взметнулось и сникло пламя, оставив темный след сажи на стекле.
Барт глубоко вдохнул воздух, напоенный тысячью запахов, пробужденных ночью. Озерная гладь поблескивала под звездным небом, а вдоль берега озера колыхались фонари: это были ловцы креветок. Барт обернулся к Джэн, чтобы окликнуть ее, и увидел, что она уже спит, подперев рукой раскрасневшуюся щеку.
Барт подошел к кушетке и взглянул на Джэн. В свете лампы лицо ее показалось ему утомленным; несмотря на яркий румянец, под глазами темнели круги.
Барт почувствовал себя уязвленным, почти обиженным изза того, что она уснула вот так в их последнюю ночь. Будто почувствовав, что он рядом, Джэн открыла глаза, и, когда он увидел любовь, блеснувшую в ее глазах, прежде чем она успела, как обычно, скрыть свои чувства, гнев его растаял. Он опустился рядом с ней на кушетку.
–Прости,– Джэн виновато улыбнулась,– я, кажется, уснула.
Барт взял ее руки в свои.
–Ах ты, красавица моя!– произнес он шутливожалобным тоном, целуя кончики ее пальцев.– Хорошенькое дело – заснуть в нашу последнюю ночь.
–Я, наверно, перекупалась сегодня утром.
Барт нежно покусал ее за большой палец.
–А теперь, чтоб показать, какой у меня прекрасный характер, я отнесу тебя в постель.
–А посуда как же?
–И чтоб окончательно убить тебя своим великодушием, я еще и посуду сам вымою. Но смотри, чтоб это не вошло в систему.
Он поднял ее, обняв за плечи и под колени.
–Ух,– застонал он,– на вид ты словно пушинка, а весишь небось не меньше тонны.
–Даже две,– прошептала она, прижавшись губами к его шее.
Он осторожно положил ее на кровать и расстегнул ей пуговки на блузке. Потом вынул изпод подушки и передал ей пижаму. Тело ее золотилось в мерцающем отсвете лампы, стоявшей на веранде, и, глядя на нее, Барт проворчал:
–Нужно издать закон, запрещающий таким, как ты, детка, пижаму носить.
Барт накрыл ее простыней и распустил противомоскитную сетку, прикрепленную к спинке кровати.
Подавив в себе нарастающее желание, он легонько поце ловал ее в губы.
–Ну, а теперь, детка, засыпай как можно быстрее.
–Барт, мне так жаль!
–Ты еще не так пожалеешь, если я закончу уборку и увижу, что ты тут все еще не спишь.
Барт плотно подоткнул вокруг нее противомоскитную сетку и вышел, притворив за. собой дверь.
Он собрал со стола посуду и перемыл ее в их прими тивной кухоньке. Потом он собрал раковины креветок и другие отбросы, выбросил их в старый бачок из-под масла, служивший им вместо печурки для сжигания мусора, подложил туда сухих веточек эвкалипта. Потом он долго еще сидел, глядя, как пляшущее пламя, отбрасывая свет за террасу, выхватывает из тьмы ветви эвкалипта, и на фоне темного неба вдруг возникают их очертания. Наконец все сгорело, и в ночной тиши и мраке остались лишь колышущиеся фонари ловцов креветок на том берегу, случайный всплеск рыбы в озере да жалобный шепот дере вьев.
Он тоже устал от долгого дня, проведенного на солнце, от купания в озере и в волнах прибоя, но тяга к Джэн была сильнее этой усталости, и потому он боялся сейчас лечь с ней рядом и лежать без сна, мучительно ощущая ее дразнящее дыхание, ее близость. Нет, лучше уж лечь тут, на влажной от росы траве, и чувствовать, как оседает солоноватая влага на волосах, время от времени шлепать себя по голым рукам и ногам, отгоняя жужжащих москитов.
Звезды опустились к горизонту, и оконечность Южного Креста скрылась за холмом. Наконец он решился на цыпочках прокрасться в дом и долго стоял в спальной, пока глаза не привыкли к темноте и он не стал различать под москитною сеткой смутные очертания ее тела. Он тихонечко ляжет рядом, не притрагиваясь к ней. Сама ее близость успокоит его.
Потом он снял одежду и постоял немного у открытой двери, наслаждаясь прикосновением ветерка к обнаженному телу. Он осторожно нащупал москитную сетку и юркнул под нее. Матрас прогнулся под его тяжестью. Джэн встрепенулась и произнесла его имя. Барт лежал молча, стараясь сдер живать дыхание, чтобы не разбудить ее.
 
II
 
Он проснулся, потрясенный гнетущим ночным кошмаром, и теперь лежал, напряженно всматриваясь в ночь сквозь бледный прямоугольник распахнутой двери. Он ничего не мог вспомнить из своего сна, кроме того, что там был Тоби.
За перилами веранды можно было разглядеть лишь черные края холмов да узкий месяц, в бледном свете которого проступали темные силуэты деревьев. Джэн лежала в изгибе его руки, положив голову ему на плечо. Ее волосы щекотали ему лицо, всем своим телом от плеча до ступни он ощущал теплое прикосновение ее гибкого тела. Дыхание ее было легким и частым. Он чувствовал у своей груди биение ее сердца, быстрого и трепетного, как птица. При мысли, что это их последняя ночь, он почувствовал грусть. Завтра Джэн вернется на работу, а он окунется в бессмысленную сутолоку, на которую, как правило, обрекает тебя отпуск, где бы ты его ни проводил.
Как разрозненные куски разорванной киноленты, в памяти его промелькнули сценки из времен его прежних отпусков. Как они «давали дрозда» с Чиллой и Тоби в Таунсвилле, и обоих их забрала военная полиция, и они лезли драться пьяные.
И еще была потасовка с тремя янки изза девочек, когда Чиллу уволокли прочь, а он продолжал кричать и ругаться, и им пришлось затащить его в темное парадное и держать там, зажав ему рот, пока не пройдет военная полиция.
И еще как сразу после Финшафена они пошли в первый же вечер в увольнение в Брисбене и так нализались пива, что едва стояли на ногах и едва добрались до одного из разрешенных полицией домов на темной улице и стали там в очередь. Он вспомнил, как они стояли там в очереди под дождем. Их совсем развезло, и они промокли насквозь, и все там в очереди отпускали непристойные шуточки. А больше всего ему запомнилось, как он вдруг сразу протрезвел, выбравшись из постели, где проститутка уже быстро совер шала привычные приготовления к приему следующего посе тителя.
Здесь, в эту ночь на взморье, он почти забыл, что существует такая вещь, как бордели, что бывали времена, когда он специально бродил по городу в поисках их синего фонаря или просто женщины, которую покупают так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива.
Он вспомнил последний вечер перед отправкой в Тэрэкэн, и как Пит Уорбэтон все хвастался, что подцепил девушку из общества, с которой он познакомился в местной столовке, и какие несчастные у него потом были глаза, когда он обнаружил, что подцепил еще и коечто другое и что за эти безумные дни и еще более безумные ночи ему пришлось расплачиваться «лошадиной дозой» и из-за этого его сразу вышибли из их отряда.
Луна опустилась за холм. В дверном просвете теперь был только кусок бледного неба. Тараторка трясогузка то трещала, то умолкала за домом, москиты злобно жужжали, ударяясь о сетку.
Были и другие картины прошлого, которые ему хотелось бы вычеркнуть из памяти. Но они возникали перед ним с непреодолимой и ужасающей ясностью. Он вспомнил, как они сидели, скрючившись, в грязном окопчике в Финшафене, не решаясь произнести ни звука, потому что кругом в джунглях были япошки и они все время окликали их своими монотонными певучими голосами, понося их или суля им то одно, то другое в надежде выманить их из окопа. Под конец вдруг не выдержал Тоби. Он схватил винтовку и, вспрыгнув на бруствер, стал выкрикивать ругательства, разнося япон цев, затаившихся в джунглях. Потом забормотал пулемет, и Тоби свалился прямо на них, забрызгав их кровью. У него был оторван затылок, и он лежал там в окопе, уставившись на них глазами, в которых больше не оставалось ничего челове ческого. Трудно себе представить, что человек может жить, когда у него оторвано полчерепа, но Тоби был жив и, глядя на них отчаянным, страдающим взглядом, он все шептал, захлебываясь и хрипя, и умолял всадить в него пулю. У них не оставалось морфия – весь извели, когда Элф получил пулю в живот. А теперь Элф был мертв, и от его скрюченного тела несло невыразимым зловонием, от которого некуда было спрятаться.
И они не могли пристрелить Тоби, потому что тогда япошки узнали бы, что в окопе есть еще люди. Так и пришлось им смотреть на его мучения, пока тело его не затихло, а глаза не остекленели. Воспоминание об этом до сих пор действовало на Барта как удар электрического тока. И шепот Тоби: «О господи боже, Барт, избавь же меня от этого…» И его умоляющие глаза, что постепенно тускнели, как глаза умирающего кролика, и подергивались пленкой, пока не застыли. Тогда им хотелось кричать от радости, что все это, наконец, кончилось.
Барт крепче обнял Джэн. Джэн – вот что может защитить, загородить тебя от мыслей об Элфе и Тоби, от воспоминаний о джунглях, об одежде, пахнущей кровью и потом. Джэн может помочь ему вытравить воспоминания о тех других женщинах, о случайных встречах во время отпусков и увольнений, помочь ему обрести чувство надежности, постоянства, впер вые обрести покой.
Ему вспомнилось, как он и еще несколько парней затеяли страшную драку в Ивакуни совсем незадолго перед отпуском. Он отогнал прочь это воспоминание. Нет, он не хочет сейчас думать об этом. Ни о чем, кроме того, что Джэн с ним.
«Если б я всегда мог возвращаться к ней,– подумал Барт,– тогда жизнь приобрела бы какоето значение. Но такая девушка, как Джэн, ведь не станет ждать вечно – тем более и неизвестно, чего ей можно ждать. Нет, для этого она слишком хороша собой, ей надоест ожидание. Появятся другие парни…» Его рука крепче обхватила ее, и она прижалась к нему, зашептав ему кудато в щеку ласковые слова. А тогда почему не привязать ее к себе? Это очень просто. Жениться на ней. Даже помолвки было б достаточно. Но чтото возмущалось в нем при одной мысли о том, чтобы связать себя с кемто. Нет, парню нужна осторожность. Легко взвалить на себя брачные обязательства, да только выпутаться из них потом совсем нелегко, когда обнаружишь, что сделал ошибку.
И, будто прочитав его мысли, Джэн вдруг стала жесткой, неподатливой, он почувствовал, как она уперлась рукой ему в грудь, как бы пытаясь оттолкнуть его. Он притянул ее снова, но она не поддалась и вырвалась от него. Дыхание ее стало резким, хриплым. Барт испугался, услышав, с каким трудом она дышит. Он сел и пошарил под подушкой, ища фонарик. Джэн метнулась к нему, и кровь прилила к ее лицу, искаженному от страха. Кашель сотрясал ее тело. Она выхватила платок и поднесла к губам. Когда, наконец, она отняла платок ото рта, на ткани были пятна крови.
Джэн снова опустилась ему на плечо. Барт почувствовал, как дыхание ее стало медленней и спокойней. Рука ее больше не сжимала так отчаянно его руку.
–Принести воды?– спросил Барт. Во рту у него самого пересохло. Джэн кивнула.
Он осторожно прислонил ее к подушкам и выпрыгнул из постели, но когда он попытался двинуться в кухню, то обнаружил, что колени у него дрожат. Барт схватился за дверной косяк и простоял так с минуту, жадно, словно целительный эликсир, вдыхая сырой, прохладный воздух, поднимавшийся от озера.
 
III
 
На рассвете Барт украдкой выскользнул из комнаты. Когда через некоторое время он на цыпочках вошел, чтобы посмотреть, спит ли Джэн, она улыбнулась ему, не поднимая головы с подушки. Барт присел на краешек кровати. Было ясное утро, солнечные блики плясали на поверхности озера, и Джэн была точно такая же, как всегда. Барту даже не верилось, что этой ночью он пережил панический страх, от которого у него дрожали колени и казалось, будто что-то оборвалось внутри.
–Я тебе чашку чаю принес,– сказал он, нежно целуя Джэн.
–Чудно!
Он взбил ей подушки и теперь смотрел, как она малень кими глотками пьет чай.
–Ну как ты себя чувствуешь?
–Превосходно, милый. Мне ужасно стыдно, что я такой переполох подняла.
–Пустяки,– он отмахнулся,– я вот думаю, с чего бы это… это…
Джэн пожала плечами.
–А может, ты рыбью косточку проглотила за ужином? От леща. Я помню один малый как-то косточку проглотил и проткнул себе сосудик в горле. Он тогда перетрухал страшно.
Джэн просияла.
–Так и есть, наверно. Я теперь даже вспоминаю, как я почувствовала, что у меня там косточка, и проглотила огромный кусище хлеба, чтоб ее протолкнуть.
«Ну конечно же, это была косточка. Это наверняка была косточка».
Барт радостно улыбнулся, и у него будто гора с плеч свалилась.
Во всяком случае, когда в город вернемся, добудем тебе лекаря, чтоб он осмотрел горло.
–Ну да, ходить к врачу из-за какойто рыбьей косточки? Нет уж. Да она у меня уже небось ночью выскочила, когда я кашляла.
–Все равно надо показаться лекарю,– заявил Барт, напуская на себя серьезность.
Джэн отодвинула чашку и села, обвив руками колени.
–Во сколько мы уезжаем?
–Есть автобус после обеда. Подходит?
–Да, в самый раз. Я хочу еще успеть обед приготовить для Дорин, к ее приходу. Ну, а сейчас надо вставать и начинать уборку.
Но когда она приподнялась, Барт с хозяйским видом снова опустил ее на подушку.
–Нет, уж ты лежи, родненькая, пока я тебе не разрешу встать, а в доме я сам приберу. И вообще мне начинает казаться, что ты вчера ночью все нарочно подстроила, чтоб от сегодняшней уборки избавиться, верно?
–Вот мошенник!– Джэн капризно наморщила носик.– Догадался, а я-то думала, что я все так хитро разыграла.
Лежа на спине, Джэн сквозь дверной проем видела, как над синей полоской неба плывут ватные облака. Она неско лько раз глотнула слюну, чтоб убедиться, что горло у нее не болит. Боли не было, чувствовала она себя отлично. Конечно же, это была рыбья косточка. Она слышала, как Барт двигает ся там по веранде, насвистывая во время работы.
Джэн натянула халат поверх пижамы и пошла на кухню к Барту, но он был на улице – развешивал на веревке кухонные полотенца. И когда она видела его там, веснушчатого, раскрас невшегося, в шортах и рубашке защитного цвета, глаза у нее затуманились, и, прислонившись к двери, она вдруг начала смеяться от охватившего ее острого ощущения счастья и смеялась, пока он не остановил ее смех поцелуем.
 
IV
 
Они смотрели с верхнего этажа автобуса на сверкающее море, взбудораженное нордвестом. Джэн казалось, что море в этот день было синее, чем всегда, пенные гребни волн белее, а пески пляжей Наррабин и Коларой золотились еще нежнее, чем прежде. Гладь лагуны Ди Уай, пестреющая чайками, чьи крылья сверкали неправдоподобной белизной, раскинулась, словно приют мира и тишины среди песчаных холмов берега. Стройные силуэты норфолкских сосен за пляжем Мэнли темнели на фоне рябившего белыми барашками неба. В этом мире, полном жизни и красок, в мире, где, поминутно срываясь у них с губ, журчал смех, просто невозможно было грустить и не думать о счастье.
«Ну и ну,– говорил себе Барт.– И не думал, что могу так сильно перепугаться, даже не подозревал, что она так много значит для меня. Да и не знал, что вообще могу относиться к комунибудь так».
«Чертовски все же мне повезло, что у меня есть Джэн,– сказал он себе.– С ней както уверенней себя в жизни чувст вуешь, больше веришь в самого себя. Может быть, наконец, это настоящее».
Он усмехнулся про себя, представив, как, ткнув его в бок, закричал бы Чилла: «Ха! Ребя, глянь-тека сюда! Барт Темпл тон влип наконец!»
Барт устроился поудобнее на сиденье и тихонько потерся ладонью о плечо Джэн. Она улыбнулась, не поворачивая головы, и какое-то совсем новое чувство переполнило его сердце: если бы сейчас не было так много народу в автобусе, он бы непременно нагнулся и расцеловал ее.