Глава сорок пятая
Глава 45
I
Незаметно бежали дни и недели. Однажды вечером, когда Барт вернулся в свою комнату после выходного дня, маленький Уэстон поднял голову, оторвавшись от медицинской книги.
–А, привет! Тут сестра оставила записку. Спра шивает, не мог бы ты в десять на ночное дежурство заступить. Должен был Смизерс дежурить, но он еще не вернулся: опасаются, что он снова запил.
–На ночное? Но я никогда раньше ночью не дежурил!
–Да это нетрудно.
–Черт бы подрал!– Барт расстроенно опустился на стул.– Ну что ты скажешь? Просто как снег на голову. А ято мечтал выспаться как следует.
–Если хочешь, я за тебя подежурю.
–Да ну, не дури! Ты же весь день проработал. В десять? А сейчас семь. Ну ладно, я забегу с Джэн повидаюсь, а потом сразу сюда и попробую хоть пару часов подремать, чтоб там на дежурстве не уснуть.
Уэстон взглянул на него с усмешкой.
–Не беспокойся. Да один Джим Чэмберс не даст тебе задремать! Он сегодня с утра начал буянить.
Перемена, происшедшая в Чэмберсе за одни сутки, потрясла Барта. Этого тихого, кроткого, сдержанного, вечно погруженного в какие-то религиозные книги человека будто подменили. На Барта глядели сумас шедшие глаза незнакомого человека. Человек этот брызгал слюной, извергая бесконечный поток прокля тий. Он поносил и сестру, и Барта, и соседей, и жену свою, и мать.
–Оставайтесь здесь и присматривайте за ним, а я подойду попозже и снова ему укол сделаю, если он не успокоится,– коротко сказала Барту сестра, когда он явился к ней ровно в десять за распоряжениями. Она уже отдежурила одна с семи до десяти часов, и на лице ее от усталости залегли глубокие морщины.
–Заткните же вы ему глотку бога ради!– жалобно попросил с соседней койки Пит Эндрюс.– Целый день приходится это выслушивать. Какого черта его в зеле ную комнату не переводят?
Барт не отвечал. Он осторожно сдерживал рвав шегося с койки Джима, увещевая его при этом, как малое дитя. Но слова не доходили до сознания Джима, в его глазах снова появлялось какое-то чужое, не свойственное им выражение, и тогда его расслабленный рот извергал потоки ругательств, проклиная и жизнь и бога, бога прежде всего.
Больные беспокойно ерзали в постелях, натягивали на голову одеяла, зарывались в подушки, чтобы только не слышать нескончаемого потока истошных ругатель ств.
Сестра ввела иглу в вялую руку Чэмберса выше локтя, потом распрямилась со вздохом.
–Когда он немного успокоится, переведем его в зеленую комнату.
Толкая перед собой кресло, в котором лежал Чэмберс, Барт чувствовал, что к ним сейчас прикованы все взгляды и во всех этих глазах, что глядят на них с каждой койки, светится молчаливый вопрос. Фигуры, съежившиеся в постелях, всем своим обликом будто протестовали против необходимости слушать ужасную агонию умирающего, агонию, которая, может, завтра, а может, на следующей неделе ждет их самих. Страх вспыхнул в двадцать первой палате и теперь, распространяясь, как лесной пожар, переходил от соседа к соседу. И даже когда постель Джима исчезла из палаты и проклятия его стихли, страх продолжал ос таваться среди них, он рос, принимал зловещие очертания – он мигал им и ухмылялся изо всех углов полутемной палаты.
Дарки, мальчишка-абориген, вдруг разразился громким плачем. Ночная сестра строго отчитала его и отправилась готовить шприц для нового укола, оставив подле мальчишки Барта. При ее приближении Дарки в ужасе выкатил глаза, и белки их страшно заблестели на его темном личике. Он вцепился Барту в руку и взвиз гнул, когда игла вошла ему под кожу.
–Аборигены, они нюхом чуют!– сказал из темноты чейто голос, и огонек зажатой в руке сигареты прочертил в воздухе черту, как будто подчеркивая значение сказанного.
–Они чуют. Они вроде бы как лошади или собаки – всегда нюхом смерть чуют.
–Заткниська, Пит,– сердито оборвала его сестра.– Отправляйсяка спать, а то ты у меня и не такого еще нюхнешь.
Больной тихо усмехнулся.
–Порядок, сестра. Вы, конечно, не о цветах толку ете.
–Ну, бога ради, Пит! Уж тебе-то не следовало бы шума поднимать! Ведь ты здесь у нас не первый год.
–В этомто, может, и все дело, сестра. Я здесь слишком долго пробыл!– прозвучал им вслед его тихий голос, когда они направились в зеленую комнату.
–Оставайтесь здесь с Чэмберсом, а я пока другие палаты обойду,– сказала Барту ночная сестра.
– Конечно, вы ему по-настоящему ничем не помо жете, но все же укол его хоть немного успокоит. И смотрите, чтоб они не затевали в палате никакой бузы. А то если так пойдет, они у нас все к утру беситься начнут.
Сестра натянула дождевик и в нерешительности остановилась на пороге.
–И поглядывайте на двор, пока я до двадцать второй не доберусь. Если вы мне будете нужны, я вам дам знак фонариком. По телефону звонить нет смысла, это только снова их взбудоражит.
Она спустилась по ступенькам на дорогу и пошла между строениями, притаившимися под тяжко нависающим небом. После заката стало совсем холодно. В воздухе стоял запах осени, и с юга то и дело налетали порывы неистового ветра. Барт следил за высокой фигурой, двигавшейся через завесу косого дождя; фонарь прыгал в темноте, освещая только белые чулки и туфли сестры, которые, казалось, передвигались в темноте отдельно от тела. Барт видел, как отблеск ее фонаря появлялся на мгновение в темных окнах спящих палат, где лишь изредка в изголовье тяжелобольного мерцал слабый свет. А дальше, через дорогу, едва различимые в темноте, маячили пустые больничные бараки.
«Интересно, спит ли Джэн?» – подумал он. И вдруг словно вспышка молнии озарила его: он понял, что переживает здесь Джэн каждую ночь. Так вот откуда это усталое и будто напряженное выражение ее лица, этот уклончивый взгляд. Барт поежился на холодном ветру. «Я-то считал, что это все от нервов,– подумал он,– теперь мне понятно».
Когда Дарки угомонился, двадцать первая палата погрузилась в беспокойный сон. Даже Джим Чэмберс притих на некоторое время. Барт присел подле него. Убогий бедняк Джим! Он даже в куреве, даже в газете себе отказывал, не решаясь истратить на себя и пенни из своей ничтожной пенсии, потому что никогда не ос тавляла его мысль о том, как там перебивается его жена с тремя детишками, пытаясь прожить на жалкие гроши пособия.
«Нет, ей не управиться, Барт. На эти деньги никак не проживешь»,– говорил он, бывало.
Барт представил себе, как бы он себя чувствовал сам, если бы очутился в таком положении, как Джимми, а Джэн пришлось бы перебиваться на пенсию да еще ребенка растить.
И, будто отвечая на его вопрос, Джим открыл глаза и остановил на нем свой невидящий взгляд.
Барт похлопал его по руке.
–Порядок, Джимми, теперь все будет в порядке.
Вошла ночная сестра, пощупала пульс у Джима и по жала плечами. Потом устало опустилась на стул.
–Я могла бы здесь минут на пяток задержаться и посидеть, если вы не против чайку приготовить.
Барт пошел в операционную и в тот момент, когда он включал электрический кипятильник, в памяти его всплыло воспоминание, пришедшее словно из другой жизни: он вспомнил, как там, в Сиднее, он поднимался по ночам, чтобы поухаживать за Джэн, как он сонно и нехотя делал это и, бывало, только устыдившись своего недовольства, подавлял он в себе нарастающее раздражение. И вот сейчас он представил себе, как она спит там в палате, а скорее всего даже не спит – мучается и не может уснуть. Она ведь вообще плохо спит. Он представил ее такой, какой часто видел,– рука подперла щеку, полураскрытые губы,– и, представив ее, он дал себе клятву, что теперь уж, когда он заберет Джэн отсюда и они вернутся домой, он никогда больше не будет роптать, даже если придется вставать десять раз за ночь.
Ожидая, пока закипит вода, он подошел к двери и окинул взглядом дремавшие больничные корпуса. «Тихо, как на кладбище». При этой мысли он замер: так горька была она, так больно она уколола его.
И все же после этого мрачного сравнения, так расстроившего его, он внезапно снова увидел Джэн, увидел ее такой волнующей, такой дразняще живой на фоне абрикосовожелтого песка пляжа Нарабин, синегосинего неба, увидел ее гибкое загорелое тело, рассекающее волны прибоя в серебре пены. И, вспомнив это, он еще раз с болью подумал о неустойчивости человеческой жизни, и не только ее жизни или его, но и всех этих несчастных, заполняющих длинные корпуса.
И здесь, среди ночного мрака, он вдруг ощутил какието узы товарищеской солидарности со всеми этими мужчинами, терзаемыми не только болезнью, но и мучительным беспокойством о женах и детях, остав ленных за стенами больницы. Ему показалось, будто тьма давит его, словно воплощение его собственной боли и воплощение всех обступивших его страданий, опустошения и отчаяния.
Сестра большими глотками с жадностью выпила принесенный им крепкий горячий чай, потом медленно поднялась, зябко кутаясь в вязаную кофту.
–Брррр! Ну и холод! Вы мне тогда помигайте фонариком, если чтонибудь случится. Если я не вернусь к четырем часам, приготовьте тазики и горячую воду для больных, ладно? Здесь только трое сами не могут умы ться, О тех, что на веранде, пока не беспокойтесь, мы их будим только в шесть. Бррр! Ну и холодина!
Она взяла фонарь и двинулась по грязной дороге сквозь пелену дождя.
Барта окликнули из палаты. Это был Дэнни. Его огромная фигура приподнялась на койке навстречу Барту.
–Я б тебя, друг, не беспокоил, у тебя и так больной на руках, но что-то спина у меня разошлась опять. Ты меня немного не приподнимешь?
Барт приподнял его огромное тело и повыше под ложил подушки под спину. Дэнни вздохнул.
–Хороший ты парень, Барт. Твоей жене повезло.
–Это мне повезло, Дэнни.
На мгновение у Барта появилось искушение рас сказать Дэнни о своих страхах, о тревоге за Джэн. Но потом он сдержался. С Дэнни хватает и своих невзгод. А сейчас у него на лице такая довольная улыбка.
–Это уж точно! Да какой мужчина в такую дыру б забрался, как ты, если б только господь бог не сулил ему за это всех благ, какие только он человеку может дать, кроме здоровья!
Он снова вздохнул.
–Ну, а теперь держать тебя не буду, тебе небось пора к бедняге Чэмберсу: ему ты сейчас больше нужен, хотя я люблю среди ночи поболтать чуток. И время идет быстрее.
–Я еще подойду,– пообещал Барт.– Ты меня не выдашь, если я тебе чашечку чаю принесу из сестриного чайника?
Дэнни затрясся от сдерживаемого смеха.
–Ты что же думаешь, я доносчик, да? Вот те слово, Барт, если кто спросит, что там в чашке у меня, так я и под присягой совру! А коли сам главный нагрянет, словно нечистый дух, то я чаек-то прямо на простыню, вот, мол, скажу, так и так, ошибка вышла!
Барт повернулся и, уходя, услышал хриплый шепот Дэнни:
–Только сахарку побольше положи, ладно?
Осторожно передвигаясь среди коек, Барт принес ему чаю. Дэнни взял чашку в свою огромную костлявую руку и с жадностью выпил чай.
–Ну ты мне, Барт, просто жизнь спас,– хохотнул он радостно после первого глотка.– Я уж не знаю, должен ли я за это благодарить, а только все же спасибо тебе, и уж коли тебе какая услуга понадобится, например, наврать чего сестре там, или доктору, или хоть самому папе римскому, то я уж, будь уверен, навру. А уж какой я помоложе брехун был – ну!
Барт, немного успокоенный, отнес чашку назад. Было в Дэнни какое-то достоинство, которое не могли истребить ни болезнь, ни страдания. Была в нем какая-та отвага. На мгновение Барт почувствовал, что их сейчас связывает то же бесконечно дорогое чувство товарищества, какое связывало его в джунглях с Тоби и другими ребятами. Барт остановился послушать, как дышит Дарки. Сестра оставила над его койкой слабый огонек, освещавший его лицо, чернеющее на фоне подушки, завитки его густых черных волос, спадавшие на лоб, повернутые кверху розоватые ладони.
