Глава сорок третья
Джэн наблюдала со своего нового места, как миссис Майерс безмолвно и тихо переселилась на противополож ную койку, к которой сразу же прикрепили табличку «Молчание». Джэн предпочла бы, чтоб миссис Майерс не переселяли сюда: смотреть на нее было так тягостно. Зато Джэн видела теперь в соседнем окне ветку перцового дерева, тень которой раньше целый день дрожала на противоположной стене. Ветер яростно раскачивал ветку, и листва ее переливалась мелкой серебристозеленой рябью. А дальше, за листвой, можно было разглядеть изогнутую линию дальних холмов на фоне узенькой полоски неба, по которой были разбросаны тонкие перья облаков. Видеть даже эту веточку было для Джэн настоящим блаженством.
Она решила, что новое место должно ей понравиться во что бы то ни стало Она не должна забывать, зачем она здесь. Она здесь, чтобы поправляться. Джэн решила получше познакомиться со своими новыми соседями. Общество Мирны ее подбадривало; поведение Шерли, как бы вульгарна она ни была, напоминало о том, что жизнь за стенами третьей палаты идет своим чередом. Пусть это была та сторона жизни, от которой Джэн всегда коробило, но все-таки это была жизнь.
Напротив них миссис Эверет, которой только накануне делали френикоэкзерес – расплющивание диафрагмального нерва,– рассказывала миссис Майерс все подробности вчерашней операции. По словам Шерли, она уже в третий раз излагала эту историю. Миссис Эверет сидела на постели, очень гордая тем, что она хоть раз оказалась в центре общего внимания.
–Смотрите,– она отвернула ворот своей пижамной куртки,– смотрите, какой рубец остался!
Джэн невольно взглянула на нее. Ей удалось разглядеть только маленький шрам у основания пухлой шеи миссис Эверет.
–Не умеют они операции делать, вот что. Где вы видели, чтоб такой рубец оставался при расплющивании!
–А больно было?
–Больно?! О!– при воспоминании об этом миссис Эверет даже глаза закатила.– Меня словно молнией стукнуло.
–Охохох! Неужто в самом деле так больно?– заохала Шерли.– Да ты что думаешь, тебе одной, что ли, это делали? Ха, да я в тот же день, как мне операцию сделали, пешком из больницы ушла и одна домой отправилась.
–Ну, наверно, у тебя не такая была операция, как у меня,– не сдавалась миссис Эверет,– вон, глянь на рубец…
–Тьфу, плевать мне на твой рубец! Да он тютелька в тютельку такой же, как и у всех других. Вот еще, подумаешь, Мария Антуанетта нашлась. Да кабы моя воля, я б вообще и разговаривать об этой поганой чахотке под страхом казни запретила.
Миссис Эверет сдалась, продолжая чтото возмущенно бормотать себе под нос.
–А у меня идея,– объявила вдруг Мирна. Она села на койке и забарабанила ножницами по крышке тумбочки.– Слушайте, девочки!– крикнула она.– У меня идея! Давайте будем каждого, кто заговорит о своей температуре, о пнев мотораксе и вообще упомянет о туберкулезе, штрафовать на пенни. Ну, что вы скажете?
Миссис Холл просияла.
–Просто замечательная мысль. Веселая компания нам сейчас нужнее всего.
–Ну так,– фыркнула Шерли,– а что мы сделаем со всеми этими пенни, «ролсройс» купим?
–Это мы можем потом решить,– сказала Мирна.– Как, все согласны?
Палата отозвалась одобрительным ропотом.
–Да, если только Шерли не улизнет со всеми денежками, чтоб подарок купить одному из своих дружков,– сказал ктото.
Шерли бросила злобный взгляд в сторону говорившей.
–Заткнись ты!– огрызнулась она и громко прищелкнула языком, выражая презрение ко всей палате, да и к целому миру тоже.
Мирна выскользнула из постели и поставила на стол посреди палаты жестянку из-под ячменного сахара.
–Это для монеток!
–Я знаю, что мы с деньгами сделаем!– закричала миссис Холл и захлопала в ладоши.– Мы купим лотерейный билет. Вот и развлечение у нас будет. Будем следить за номерами по газетам.
–Боже ты мой!– простонала Шерли.– А народищуто нас здесь! Подумаешь, шесть тысяч монет на двадцать четыре души. Да я одна столько в неделю загребала, когда янки были в Сиднее. Эхэх!– Шерли даже вздохнула, припоминая лучшие времена.
Мирна похлопала по жестянке.
–Итак, состязание начинается, девочки. Подумайте только, у меня завтра рентген, а я не смогу вам рассказать, как там моя каверна.
Шерли вскочила и вытянула тоненькую руку, указывая на Мирну.
–Ага, мисс Мудреная! Первый пенни с вас!
Мирна в ужасе схватилась за голову.
–Боже правый! Ну что ты будешь делать? А я-то еще все старалась о чем-нибудь другом думать.
Мирна отправилась к своей тумбочке, взяла пенсовую монетку и, торжественно вернувшись к столу, бросила ее в жестянку.
–Это для вас урок будет, девочки, выбирайте для разго вора темы поинтереснее.
II
Узенькая полоска неба за веткой перцового дерева в тот ветреный вечер отливала шафраном в лучах заката.
Сестра Конрик остановилась в ногах у Джэн.
–А ну, наденька свою пижамную курточку. Ты в ней гораздо лучше выглядишь. А то твой муженек уж скоро придет. Ты не забывай, что у тебя здесь соперниц побольше, чем в старом углу. Там только миссис Майерс этому твоему здоровенному парню глазки строила, а тут ведь Шерли под боком, так что ты уж принарядись как следует.
Джэн послушно надела свою голубую пижамную курточку. Шерли присвистнула:
–Эх! Если бы мне только попался в лапы этакий шикар ный верзила!
Она даже глаза закатила.
–Нуну, ты можешь не вздыхать и глаза не закатывать. Он парень верный.
–Ха!– Шерли откинулась на подушку и сладострастно потянулась, закинув руки за голову.– Где вы видели такого зверя?
Джэн тоже откинулась на подушку, и впервые за время пребывания в Спрингвейле лицо ее осветила счастливая улыбка.
III
Барт катил по коридору кресло с горбатеньким Билли Мейном. Билли походя обругал дряхлого старичка, попавшегося им на пути в рентгеновский кабинет, одного из тех, что нанимали здесь за шиллинг в день. Билли находился в Спрингвейле с четырех лет, и собственные родители, на верно, давно уже забыли о нем.
«Какие мысли прячутся за его недетским лицом?– думал Барт.– Только не детские мысли, уж это точно. Слишком долго он пробыл в одной палате со взрослыми мужчинами, чтобы хоть чтонибудь детское уцелело в его языке или в образе мыслей». Билли почти не умел читать и писать, некому было обучить его самым простым вещам, которые должен знать каждый ребенок. Уэстон говорил, что, по мнению врачей, он долго не протянет, и, везя его сейчас в рентгеновский кабинет, Барт думал про себя, что на этой стадии болезни вряд ли даже есть нужда в просвечивании. Но, может быть, в этом состоянии для него вообще неважно, что с ним делают, важно теперь другое: рассматривая неясные контуры его полусгнивших легких, его искривленного позвоночника, врачи смогут узнать нечто такое, что позволит им помочь другим. А может, и помочь Джэн.
Когда Барт рассказал Уэстону о своем разговоре с доктором Хейгом, тот лишь озабоченно кивнул.
–Да при этой болезни никогда ничего нельзя сказать наверняка,– подтвердил он.– Главное – это поддерживать ее дух. Чем лучше настроение у больного, тем больше надежды на выздоровление. Я видел, как выздоравливали люди, которых врачи уже приговорили к смерти…
Барт вкатил кресло с Билли в рентгеновский кабинет. Воздух здесь был спертый, все равно что в лисьей норе. Больному приходилось стоять, вдыхая пропитанный запахом потных тел воздух и глядя на рентгенолога, сидящего перед вертикальным экраном в свинцовых перчатках и свинцовом фартуке поверх белого халата, в ожидании, пока не привыкнут глаза. Но вот смутные очертания окружающих предметов начали проясняться, послышался шорох, короткий, отрывистый смех и густой гортанный голос доктора, со странным акцентом произносивший знакомые имена.
Стоя со списком больных в руке за экраном, около скрытой под абажуром лампы, повернутой так, чтобы свет не слепил глаза доктору, Барт всякий раз, когда больной подходил к светящемуся экрану, начинал испытывать сомнения: ведь на этом экране в темноте трепетал живой человеческий организм – слабо пульсировало сердце, шевелилась диафрагма, проступали очертания легких, сжатых пневмотораксом, тени ребер и весь скелет – оболочка человеческого тела.
То же сомнение шевелилось в нем, когда ему показывали рентгеновский снимок Джэн. Откуда им знать? Как смогут они по этому снимку судить о том, что происходит у нее внутри?
Доктор охотно рассказывал ему все, что он хотел знать, подробно объясняя значение рентгеновского снимка – снимка Джэн! Но, глядя, как сильные белые пальцы скользят по контурам, обозначающим каверны и скопление гноя, Барт не мог поверить, что все это правда. Разум говорил ему, что это Джэн, но все в нем содрогалось при виде расплывчатых очертаний плоти, окружавшей твердый скелет. Ему никогда не удавалось мысленно связать рентгеновский снимок с ее внешним обликом.
Что они могли понять в этом таинственном изображении? Как могут они сказать, что происходит там, у нее внутри? Откуда им знать, что сулят эти темные и светлые пятна? К добру они или к худу, эти просветы и тени? И как могут врачи понять, что это предсказывает: жизнь или смерть? Он продолжал исполнять свои обязанности, ко мысль о Джэн не покидала его. Сегодня доктор Хейг собирался объяснить Джэн, почему ей необходимо начать курс стрептомицина. Как повлияет на Джэн это известие? Впадет ли она снова в отчаяние, как тогда в их городской квартирке? Или будет бороться?
Сменившись с дежурства, Барт поспешил к Джэн. Он больше не испытывал неловкости, пробираясь по узкому проходу между койками в палате № 3. Теперь он шел сюда как старый знакомый и наметанным взглядом подмечал те неприглядные детали быта, которые не могли скрасить ни тщетные попытки женщин прихорошиться, ни усилия сестры Конрик украсить палату цветами.
Нет, нужно всетаки найти какойто способ сделать поприглядней подобные места. Сделать так, чтобы палаты меньше походили на тюрьму. Ведь людям приходится так долго находиться в них. У него упало сердце при мысли о том, что Джэн еще не меньше года придется пробыть здесь, в этих унылых, серых стенах, придется лежать, глядя на длинные ряды коек и длинные ряды лиц, на которых в большей или меньшей степени отражаются те же самые страдания и тревоги, что мучат и ее.
Он боялся встретиться с ней взглядом, потому что она могла прочитать в его глазах страх, мучивший его самого с той самой минуты, как доктор Хейг сообщил ему о своем печальном открытии.
Но когда она поздоровалась с ним, у нее было веселое лицо, глаза ее сияли, и он не заметил в них ни тени тревоги. Когда он целовал ее, она нежно провела рукой по его лицу.
–Доктор Хейг сказал тебе?..– сразу же спросила она.
Он кивнул, боясь ответить что-либо.
–Ах, мне сразу стало легче,– прошептала она.– Я боялась… – На мгновение лицо ее омрачилось.– Я боялась, они скажут, что нужна торакопластика.
Он взял ее руки в свои, комок в горле душил его.
–Я бы не вынесла этой операции, но теперь, когда есть стрептомицин, я за свое горло не боюсь. Вспомни Линду.
Он заставил себя отвечать ей в тон.
–Ну, конечно. Вспомни хотя бы Линду.
–Как нам повезло, что я сюда попала и могу здесь получить стрептомицин, не думая о деньгах!
Да. Им действительно повезло.
–Доктор Хейг говорит, что мы захватили болезнь вовремя. Так что нам не о чем беспокоиться.
–Да. Не о чем беспокоиться…
–Я еще никогда так сильно не надеялась на выздоровление, как сейчас, с самого обострения в Пайн Ридже,– уверяла она.– Всетаки теперь они предпринимают чтото реальное, и я чувствую, что скоро начну поправ ляться.
Слова эти пробудили надежду в его душе.
–Они начали инъекции сегодня спозаранку и уже два укола сделали,– продолжала Джэн.– Слава богу, с тех пор как я была в Локлине, у них предписания изменились, и меня не колют каждые четыре часа, как Линду и Бетти.
–Ну и как?
–Прекрасно. Я уже себя лучше чувствую. Теперь мне понятно, что Линда имела в виду, когда говорила, что после этих уколов совсем другим человеком себя чувствуешь.
Барт нежно пожал ей руку.
–А мне не нужно, чтобы ты была другим человеком,– прошептал он.– Предпочитаю тебя такой, как ты была, старого образца.
Она весело рассмеялась, и он ощутил внезапную радость, вспомнив, что она не смеялась так с тех самых пор, как заболела.
–Ты должен поскорей написать обо всем Дорин. Вот она обрадуется!
–Ну уж не больше, чем я.
–Ну конечно,– Джэн ласково улыбнулась ему и сжала его руку.– Ах, милый, как это чудесно, что я наконец начала выздоравливать!
