Глава сорок пятая

Глава пятьдесят первая

 

 

 

 

Джэн укладывала вещи, собираясь ехать вместе с Бартом в приморскую дачку-лачугу. Она паковала свой чемодан и с упрямым, непокорным молчанием слушала, как уговаривает, бранит и предостерегает ее Дорин. умоляя не ехать. Все было бесполезно. Они уже много раз говорили на эту тему. Джэн нечего было отвечать на неопровержимые доводы сестры, и она продолжала сборы, аккуратно укладывая тщательно отглаженные короткие штанишки, брючки, халат и рубашки, заворачивая в бумагу сандалии и башмаки и с сосредоточенным видом запихивая их в угол чемодана.

Хотя со стороны казалось, что она внимательно слушает Дорин, лишь незначительная часть того, что говорила сестра, доходила до ее сознания: главное – это еще раз проверить, продумать так, чтобы ничего не забыть из вещей, что могут понадобиться ей за эти десять дней.

–Дурочка ты,– бросила, наконец, Дорин и, перестав подпиливать ногти, взглянула, какое впечатление произвели ее уговоры на сестру, но, судя по лицу Джэн, Дорин лучше было бы поберечь голосовые связки.

Дорин хорошо знакомо было это выражение ее лица: уголки рта поджаты и все лицо – воплощение упрямства. Если бы она еще хоть в спор вступила, то была б надежда до чегонибудь договориться. А она молчит, и все тут. Уж если она что задумает, решится на чтонибудь, то ей тогда говори не говори, как об стенку горох.

Она всегда такая была с самого детства.

«Вся в мать,– говорил о ней, бывало, отец.– Можно уговорить ее, но нельзя заставить». При воспоминании об отце Дорин стало горько. Может, если бы он был жив теперь, Джэн не попала бы в эту историю. Впрочем, ведь и он не больше ее понимал, что творится в душе у Джэн. Она всегда оставалась загадкой для них обоих – такая спокойная, сдержанная. С каким-то неясным чувством вины Дорин подумала, что, может, они слишком часто пре доставляли ее самой себе. У них с отцом было так много общего, и, поскольку им казалось, что Джэн всем довольна, они не обращали особенного внимания на то, что она так мало дружит с другими детьми, никогда не приводит домой друзей, не интересуется мальчиками. Может, если бы они больше заботились, чтобы она была, как все, у нее не зашло бы все так далеко с первым же парнем, который ей понравился.

–Просто смотреть противно,– говорила Дорин, яростно полируя ноготок,– смотреть противно, как ты сходишь с ума по парню, которому до тебя я дела нет, только что вот переспать с тобою он не прочь.

Она молчала, ожидая, какое действие произведут на сестру ее слова. Но, судя по лицу Джэн, Дорин с таким же успехом могла бы произносить это про себя. Джэн завернула в папиросную бумагу баночку с кремом для загара, потом закатала ее в купальную шапочку. Ничто не изменилось у нее в лице.

–Я бы и слова не сказала, если бы он по тебе так же с ума сходил, как ты по нему.

Удар пришелся в цель. Дорин заметила, что Джэн вздохнула и прикусила нижнюю губку.

Дорин спешила закрепить достигнутый успех.

–Ты мне перед его отъездом говорила, что у вас до его возвращения не будет ни помолвки, ни свадьбы, ну и я, естественно, решила, что у вас уже, само собой разумеется, все условлено. Боже, чего я не натерпелась за эти три месяца! То он в отпуск приезжал, и мне приходилось выметаться из собственной квартиры, чтобы вы могли тут миловаться, то я одна оставалась в квартире на всю субботу и воскресенье, когда вы с Бартом вдруг удирали к морю в свою лачугу. Я бы и слова не сказала, если бы это взаимно было, но ведь совершенно ясно, что ты отдаешь ему гораздо больше…

Джэн теперь застыла, выпрямившись, теребя жем чужные бусинки на шее. Потом она медленно подняла веки и взглянула на Дорин. В лице ее была такая боль, что Дорин остановилась.

–О, Джэн, я ведь это не для того, чтобы тебя задеть! Я только боюсь, чтоб тебе еще больнее не было. Потому я и говорю, что Барт не для тебя.

И, видя, что Джэн протестующе подняла руку, Дорин продолжала с еще большей горячностью:

–Да, да, я знаю: он неотразим, он чудесен, он великолепен, он обходителен, и у него достаточно обаяния, чтобы сманить курочку с насеста, но он сманил уже слишком много курочек со слишком многих насестов, чтобы составить сейчас счастье такого цыпленка, как ты, который так с ума по нему сходит, что за милю видно.

Джэн провела кончиком языка по пересохшим губам.

–Я знаю, Дор… – голос ее дрожал.– Я знаю все, что ты собираешься мне сказать. Только лучше побереги голос, все равно ничего не изменишь.

Дорин сделала последнюю отчаянную попытку:

–Гордостьто у тебя хоть есть?

–При чем тут гордость, если я люблю его?

–Отлично знаешь при чем. Да у тебя не хватает гордости, чтобы перестать вешаться на шею парню, который тебе и пяти писем не написал за полтора года, и это после того, как он здесь буквально дневал и ночевал целый год? А теперь он вернулся, поманил тебя пальцем, подарил тебе нитку культивированного жемчуга, что они протащили контрабандой, и вот уже ты падаешь в его объятия. Тьфу, смотреть тошно!

–Да, наверное, это выглядит ужасно,– голос Джэн звучал печально и тихо.– И, наверное, если бы ты так поступала, я бы говорила то же самое, что и ты. Но, знаешь, когда я с Бартом – все както совсем подругому и все эти вещи не имеют никакого значения.

–Он предлагал тебе выйти за него перед отъездом?

Джэн взглянула на сестру и медленно покачала головой.

–Нет. И я знала, на что иду, с самого начала. Я знала, что он не из тех, что женятся. Да он ничего такого мне и не говорил.

–Так ты это все сама сочинила, что, мол, вы до его возвращения с женитьбой подождете?

Джэн кивнула.

–Да, конечно. Я сказала так потому, что ты все равно бы меня не поняла, а так мне казалось удобнее все объяснить.

–А он просил встречать его, когда написал, что приезжает в отпуск?

–Нет. Он просто сообщил, что приезжает на «Канимбле» и что мы, может, снова увидимся.

Дорин застонала.

–Так это ты сама все придумала – и вставать на рассвете, и тащиться через Вулумулу туда, к пристани, и ждать там часами?

–Да, сама. Я решила, что если ктонибудь еще будет его встречать, то я уйду и не покажусь на глаза. И я бы не показалась. На это у меня бы хватило гордости… – Джэн помялась.– Ну, а если его никто не встретит – на этот случай я решила встать так, чтобы он меня сам заметил… – Джэн развела руками.– Ну и вот, как видишь…

Дорин с сомнением покачала головой. Джэн продолжала собираться. Закончив полировать ногти, Дорин закрыла маникюрный набор.

–Ну и вот что вышло,– сказала она наконец.– Все начинается сначала – та же старая игра. Только пре дупреждаю: на этот раз я вам не буду подыгрывать. Я не позволю больше, чтоб меня выживали из квартиры, по крайней мере из моей части квартиры. Вы с Бартом можете делать что угодно и где угодно, но я в этом больше не участвую. Все. Хватит.

–Мне жаль, Дор, что все так… – Джэн упала на стул, стоявший подле стола, и уронила голову на руки.– Но я думала, ты меня сможешь понять. Ведь и ты с Биллом тоже…

У Дорин сверкнули глаза.

–Прости, Дор! Я не должна была говорить этого. Я знаю, как ты относилась к Биллу, а Билл – к тебе. И, знаешь, я тоже все время надеюсь, что когда-нибудь и Барт будет так же относиться ко мне и что все идет к этому.

Дорин вздохнула.

–Мне кажется, ты тут не совсем правильно поступаешь. Нельзя, чтоб такому, как Барт, все слишком легко доста валось. Представляю себе, сколько у него девчонок было с тех пор, как он уехал.

Джэн жалобно улыбнулась:

–Представляю… Только лучше мне не знать этого.

В душной и тесной квартирке воцарилось молчание. Дорин, разбросав по дивану свои заколки и гребешки, укладывала на ночь волосы. Напротив, обложившись платьицами, которые она собиралась взять к морю, сидела на своем диване Джэн. На столе все еще стоял раскрытый чемодан.

«Черт бы подрал все это,– подумала Дорин, украдкой взглянув на сестру.– Она ж совсем как лунатик стала».

Джэн робко улыбнулась:

–Да, но ты отлично знаешь, что я совсем не это имела в виду. Тебе, как и всякой другой работающей девчонке, нужно хорошенько отдохнуть. А ты едешь с Бартом и будешь там носиться как угорелая весь день да и за полночь.

–Но, Дор! Уж одна перемена обстановки и то мне на пользу пойдет – ведь я деньденьской торчу в клетуш ке-конторе величиной с буфет, а ночь в этой дыре провожу.

–Все это звучит очень благонамеренно, Джэн, но ведь я-то тебя знаю. Ты же ни свет ни заря будешь лететь сломя голову к морю, и там гоняться на волнах и плавать, и потом носиться весь день, будто ты готовишься к Олимпийским играм, вместо того чтобы… Эх, да что говорить!..

Джэн медленно повернулась к ней.

–Ты его ненавидишь, да?

–Да, ненавижу,– озлобленно ответила ей Дорин.

Джэн больше не делала вид, что укладывает чемодан. Сдвинув вещи с дивана, она бросилась на него и, положив руки под голову, не отрываясь смотрела в одну точку на потолке. Дорин продолжала закалывать волосы. Сквозь полуопущенные веки она следила за сестрой: она лежала там такая юная, беззащитная, волосы у нее разметались по подушке, а платьице приподнялось, обнажив ноги.

Черт бы подрал этого Барта Темплтона и всех ему подобных! Обида наполняла сердце Дорин, когда она вспоминала о его нахальстве. Она, как сейчас, видела его лицо в то первое утро, когда он с такой циничной уверенностью следил за встревоженным личиком Джэн, зная наперед, каким будет ее окончательное решение. Ей становилось обидно и горько почти до физического ощущения горечи при мысли о его власти над Джэн. И все же ни к чему отталкивать от себя Джэн. И Дорин старалась говорить спокойно.

–Не то чтоб я ненавидела его лично. Ну, кто же может ненавидеть Барта?

Она остановилась, с осторожностью выбирая и взвешивая слова: ведь что бы она ни сказала теперь, не может причинить никакого вреда Барту, зато может легко поссорить ее с Джэн. Это уж она знала.

–Ну, так не их в том вина.

–А я и не виню их, я просто констатирую факт. У них не было времени научиться чемунибудь полезному, почувствовать какуюто почву под ногами. И вот сначала они пережили эти ужасные годы в джунглях, потом оказались на несколько лет героями дня и вот теперь вообразили о себе черт знает что.

–Барт три года провел в самом пекле, прежде чем в оккупационные войска попал. А это тебе был не пикничок.

–Да, я знаю. Там был, наверное, настоящий ад, и все же это сейчас не меняет сути дела. Я уверена, что если бы Барт был моим братом, я бы жалела о том, как жизнь с ним обошлась, но сейчас мне просто не до него. Я должна о тебе подумать. Я вовсе не хочу пользоваться своим правом старшей сестры и командовать, хотя мне и взбредет иногда в голову, что мое мнение должно чтонибудь да значить для тебя, потому что я на пять лет старше тебя и потому что, когда мама умерла, ты была еще ребенком.

–О Дор, ты была такой чудесной сестрой, всегда, Дор!..

–Не знаю, во всяком случае, старалась как могла, особенно после того, как погиб отец.

–Скоро пять лет,– прошептала она.– В будущем месяце будет пять лет с того налета на Дарвин. А кажется, будто целая вечность прошла, правда?

–Вечность и есть.– Лицо Дорин помрачнело.– Если измерять время не годами, а событиями. Отца убило японской бомбой, потом погиб Билл, и вот теперь ты связалась с этим Бартом.

Джэн резко отвернулась.

–Джэн,– взмолилась Дорин,– я вовсе не хочу оттолкнуть тебя от него оттого, что вашему счастью завидую или хочу обидеть тебя, нет, Джэн! Но ведь я за тебя отвечаю. И я чувствую, что если б с тобой чтонибудь случилось, отец меня бы винил потом, что я не усмотрела.

–Вот и глупо! Я же не ребенок. А потом, и Барт переменился. Он стал на полтора года старше. В гражданской жизни он остепенится, и цинизм, которого они там на войне нахватались, пройдет. Я в этом уверена.

Дорин грустно покачала головой.

–Но ведь, если по совести, ты и сама веришь в это не больше моего. Слишком много у него было всяких развлечений и забав, чтоб он теперь остепенился. Слишком много было девочек, чтоб он теперь одной удовлетворился. Да плевать на все это, если бы он напал на такую же девчонку, как он сам, знаешь, из тех, что всем и всякому, так вот ведь нет, надо же ему было найти такую размазню, как ты, со всякими романтическими бреднями насчет любви навек. Глаза б мои на все это не глядели!

Джэн подняла глаза и взглянула на нить паутины, которая, серебрясь, колыхалась в свете лампочки под потолком. Любовь навек… Слова эти не разделялись в ее сознании.

Может, Дорин права, и она, Джэн, просто сопливая девчонка, которая вешается Барту на шею, а Барт просто повеса и забавляется с ней только потому, что пока никого получше нет. А может, Дорин всегда была права, а она всегда не права. Ведь все, что Дорин говорит, правда. Барт никогда не предлагал жениться на ней. Написал ей всего пару писем, когда был в отъезде, да прислал несколько сувениров. Да еще послал записочку, что скоро приедет, и вскользь намекнул, что они, мол, куданибудь вместе сходят, пока он будет в отпуске. Да, если все припомнить и взглянуть на это трезво, картина получается грустная.

Все было так, и все же не совсем так. Было еще и другое, нечто внутри нее, чего она толком не понимала сама и чего не могла бы объяснить словами.

Никому, даже сестре, никогда не смогла бы она объяснить, как любовь к Барту преобразила для нее весь мир. Она вспомнила их первую встречу так ясно, будто это было только вчера. Он пришел к ним в контору с приятелем одной из девушек, и они все вместе отправились закусить. Она не хотела идти, потому что всегда чувствовала себя неловко с незнакомыми людьми. Но за тот час, что она сидела в шумном подвальчике кафе, слушая их смех, вглядываясь в лицо Барту, весь мир переменился для нее. Этого она никогда не смогла бы объяснить Дорин, да и вообще никому на свете. Она и себе не могла этого объяснить. Она только знала, что произошло чудо и что жизнь ее никогда уж больше не будет такой, как прежде.

Она вспыхнула и залилась краской, вспомнив, как тогда утром после своего приезда Барт потянул ее к себе и она сразу же откликнулась на его призыв. «Я слишком податлива,– думала она, прижимаясь к нему в порыве чувства.– Так нельзя, я должна заставить его ждать». Но желание поднималось в ней навстречу его желанию, и в необузданном восторге страсти и обладания растворялась вечность, которая, кажется, протянулась между их расставанием и встречей, между последним прощальным поцелуем и сегодняшним объятием. И не было ничего в мире, кроме Барта, и Барт для нее был целым миром.

И не просто инстинкт самосохранения, а нечто более верное подсказывало ей, что, если даже у Барта и были другие женщины (а рассудок с холодной ясностью говорил ей, что были), все равно и у Барта тоже еще не было ничего подобного. «Любовь навек». Слова были нераздельны, и сердце ее колотилось сильней, откликаясь на них. Она лежала, глядя на серебристую паутинку, колыхавшуюся в спертом воздухе квартирки.